Читати книгу - "Собор Парижской Богоматери, Гюго"

Однажды он остановился около церкви Сен-Жермен-д'Оксеруа, у самого угла здания, которое называлось Епископской тюрьмой и стояло напротив другого, которое именовалось Королевской тюрьмой. В Епископской тюрьме была очаровательная часовня XIV столетия, заалтарная часть которой выходила на улицу. Гренгуар благоговейно рассматривал наружную скульптуру этой часовни. Он находился в состоянии того эгоистического, всепоглощающего высшего наслаждения, когда художник во всем мире видит только искусство и весь мир - в искусстве. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука тяжело легла ему на плечо. Он обернулся. То был его бывший друг, его бывший учитель - то был архидьякон.

Он замер от изумления. Он уже давно не видел архидьякона, а отец Клод был одной из тех значительных и страстных натур, встреча с которыми всегда нарушает душевное равновесие философа-скептика.

Архидьякон несколько минут молчал, и Гренгуар мог не спеша разглядеть его. Он нашел отца Клода сильно изменившимся, бледным, как зимнее утро; глаза у отца Клода ввалились, он стал совсем седой. Первым нарушил молчание священник.

- Как ваше здоровье, мэтр Пьер? - спокойно, но холодно спросил он.

- Мое здоровье? - ответил Гренгуар. - Ни то, ни се, а впрочем, недурно! Я знаю меру всему. Помните, учитель? По словам Гиппократа, секрет вечного здоровья id est: cibi, potus, somni, uenus, omnia mode rat a sint..[143]

- Значит, вас ничто не тревожит, мэтр Пьер? - снова заговорил священник, пристально глядя на Гренгуара.

- Ей-богу, нет!

- А чем вы теперь занимаетесь?

- Как видите, учитель. Рассматриваю, как вытесаны эти каменные плиты и как вырезан барельеф.

Священник усмехнулся кривой, горькой усмешкой.

- И это вас забавляет?

- Это рай! - воскликнул Гренгуар и, наклонившись над изваяниями с восторженным видом человека, демонстрирующего живых феноменов, продолжал: - Разве вы не находите, что изображение на этом барельефе выполнено с необычайным мастерством, тщательностью и терпением? Взгляните на эту колонку. Где вы найдете листья капители, над которыми искуснее и любовнее поработал бы резец? Вот три выпуклых медальона Жана Майльвена. Это еще не лучшее произведение его великого гения. Тем не менее наивность, нежность лиц, изящество поз и драпировок и то необъяснимое очарование, каким проникнуты самые его недостатки, придают этим фигуркам, быть может, даже излишнюю живость и изысканность. Вы не находите, что это очень занимательно?

- Конечно! - ответил священник.

- А если бы вы побывали внутри часовни! - продолжал поэт со свойственным ему болтливым воодушевлением. - Всюду изваяния! Их так много, точно листьев на кочане капусты! А от хоров веет таким благочестием и своеобразием, - я никогда нигде ничего подобного не видел!..

Клод прервал его:

- Значит, вы счастливы?

Гренгуар ответил с жаром:

- Клянусь честью, да! Сначала я любил женщин, потом животных. Теперь я люблю камни. Они столь же забавны, как женщины и животные, но менее вероломны.

Священник приложил руку ко лбу. Это был его обычный жест.

- Разве?

- Ну как же! - сказал Гренгуар. - Они доставляют такое наслаждение!

Взяв священника за руку, чему тот не противился, он повел его в лестничную башенку Епископской тюрьмы.

- Вот вам лестница! Каждый раз, когда я вижу ее, я счастлив. Это одна из самых простых и редкостных лестниц Парижа. Все ее ступеньки скошены снизу. Ее красота и простота заключены именно в плитах этих ступенек, имеющих около фута в ширину, вплетенных, вбитых, вогнанных, вправленных, втесанных и как бы впившихся одна в другую могучей и в то же время не лишенной изящности хваткой.

- И вы ничего не желаете?

- Нет.

- И ни о чем не сожалеете?

- Ни сожалений, ни желаний. Я устроил свою жизнь.

- То, что устраивают люди, расстраивают обстоятельства, - заметил Клод.

- Я философ школы Пиррона и во всем стараюсь соблюдать равновесие, сказал Гренгуар.

- А как вы зарабатываете на жизнь?

- Время от времени я еще сочиняю эпопеи и трагедии, но всего прибыльнее мое ремесло, которое вам известно, учитель: я ношу в зубах пирамиды из стульев.

- Грубое ремесло для философа.

- В нем опять-таки все построено на равновесии, - сказал Гренгуар. Когда человеком владеет одна мысль, он находит ее во всем.

- Мне это знакомо, - молвил архидьякон.

Помолчав немного, он продолжал:

- Тем не менее у вас довольно жалкий вид.

- Жалкий - да, но не несчастный!

В эту минуту послышался звонкий цокот копыт. Собеседники увидели в конце улицы королевских стрелков с офицером во главе, проскакавших с поднятыми вверх пиками.

- Что вы так пристально глядите на этого офицера? - спросил Гренгуар архидьякона.

- Мне кажется, я его знаю.

- А как его зовут?

- По-моему, его зовут Феб де Шатопер, - ответил архидьякон.

- Феб! Редкое имя! Есть еще другой Феб, граф де Фуа. Я знавал одну девушку, которая клялась всегда именем Феба.

- Пойдемте, - сказал священник. - Мне надо вам кое-что сказать.

Со времени появления отряда в священнике, под его маской ледяного спокойствия, стало ощущаться волнение. Он двинулся вперед. Гренгуар последовал за ним по привычке повиноваться ему; впрочем, все, кто приходил в соприкосновение с этим властным человеком, подчинялись его воле. Они молча дошли до улицы Бернардинцев, довольно пустынной. Тут отец Клод остановился.

- Что вы хотели мне сказать, учитель? - спросил Гренгуар.

- Вы не находите, - раздумчиво заговорил архидьякон, - что одежда всадников, которых мы только что видели, гораздо красивее и вашей и моей?

Гренгуар отрицательно покачал головой.

- Ей-богу, я предпочитаю мой желто-красный кафтан этой чешуе из железа и стали! Нечего сказать, удовольствие - производить на ходу такой шум, словно скобяные ряды во время землетрясения!

- И вы, Гренгуар, никогда не завидовали этим красавчикам в доспехах?

- Завидовать! Но чему же, ваше высокопреподобие? Их силе, их вооружению, их дисциплине? Философия и независимость в рубище стоят большего. Я предпочитаю быть головкой мухи, чем хвостом льва!

- Странно! - все так же задумчиво промолвил священник. - А все же нарядный мундир - очень красивая вещь.

Гренгуар, видя, что архидьякон задумался, пошел полюбоваться порталом одного из соседних домов. Вернувшись, он всплеснул руками:

- Если бы вы не были так поглощены красивыми мундирами военных, ваше высокопреподобие, то я попросил бы вас пойти взглянуть на эту дверь, сказал он. - Я всегда утверждал, что лучше входной двери дома сэра Обри нет на всем свете.

- Пьер Гренгуар! Куда вы девали цыганочку-плясунью? - спросил архидьякон.

- Эсмеральду? Как вы круто меняете тему беседы!

- Кажется, она была вашей женой?

- Да, нас повенчали разбитой кружкой на четыре года. Кстати, - добавил Гренгуар, не без лукавства глядя на архидьякона, - вы все еще помните о ней?

- А вы о ней больше не думаете?

- Изредка. У меня так много дел!.. А какая хорошенькая была у нее козочка!

- Кажется,