Читати книгу - "Мері та її аеропорт"

Теперь бог умер. Злой бог, желающий мне добра.

Это было настолько безысходно, что только вот так, наверное, и могло прекратиться.

Теперь я хороню своего бога, и никто из претендентов на его место, никакой новый мелкий божок не должен при этом присутствовать. Тем более не должен занять его места.

«Давай, милый, быстрее, я уже не могу!» — словно сквозь ватную стену он слышит бархатный женский голос. «Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?» — мужской голос звучит решительно и сурово. Герман растерянно оглядывается. Он стоит один посреди ослепительно зеленого поля, в огромной пустой чаше «Уэмбли», он слышит горячее дыхание противника. Странно, вокруг никого, лишь пустые трибуны, а из огромных динамиков стадиона доносится мощный интершум. Он в растерянности: будто все разноязычные крики, издаваемые миллиардами болельщиков всех континентов, застывших у телевизоров, слились в один: «Ао-ао-ао-ао-ао!»

Прямо перед ним — пустые футбольные ворота, до них далеко. Мяч сваливается неожиданно, откуда-то сверху, словно его сбросил сам Господь Бог. Герман бьет со всей силой, наносит единственно правильный в этой ситуации удар пыром — и дикая боль мгновенно пронзает тело. Он кричит, падает на траву и видит, как мяч катится прямо в ворота. Какие-то люди в голубых футболках, вероятно, защитники команды соперника, их человек двести, не меньше, пытаются догнать его, но тщетно. Они бегут, смешно размахивают руками, спотыкаются, сталкиваются друг с другом и нелепо падают на газон, а мяч спокойно пересекает линию. «А-а-а-а, — высоко взвивается вверх женский крик, — я кончила!» — «О-о-о-о! — вторит ему мужской, — я тоже!» «Го-о-ол!» — ревут миллионы разноязычных болельщиков во всем мире у телеэкранов, и динамики стадиона многократно усиливают их восторг. «Уу-у-у!» — орет Герман и резко садится на кровати, вырывая себя из сна, удивленно глядя на быстро синеющий на правой ноге ноготь большого пальца. Адская боль!

«Милый, кто это? Он чуть не проломил нам стену!» — это снова женский голос. «Наверное, новый сосед. Не привык еще!» — отвечает мужской. «Интересно, гол засчитали?» — вспоминает свой сон Герман и тут же забывает его навсегда.

Прихрамывая, он выходит на балкон. Из под ногтя сочится черная кровь. Внизу в Черном море плещутся люди, вверху в синем небе — самолет. «Отличный вид!» — говорит он молодой девушке с густыми красивыми медно-рыжими волосами и пожилому седому мужчине с волосатой грудью, которые стоят на соседнем балконе. «Да, — отвечают они, — вид прекрасный», — и, умело прикрываясь полотенцами, с любопытством рассматривают Германа. Потом они почти синхронно закуривают и втроем провожают взглядом истребитель, рассекающий абсолютно безоблачное крымское небо, оставляя за собой белую ровную полосу.

Добро пожаловать на релаксации! С возвращением в санаторское гнездо!

Одиночество меня совсем не тревожит. Наоборот, оно меня радует, я им наслаждаюсь. Я готов молчать часами. Настоящего нет, точнее, оно слишком кратковременно, чтобы его ощутить, есть только прошлое и будущее. Поэтому настоящее возникает только на листе бумаги, во фразе «Я сижу на балконе и курю» — и только в ней, а на самом деле его нет. Я стряхиваю пепел в один из стаканов для воды, так как пепельниц здесь не предусмотрено, и вспоминаю перипетии истории убийства на Первомайской. Я вспоминаю свои мучения в камере, следователя Романова, Татьяну, испанца Сезара и его желтый «фольксваген-жук», обязательного Сашу, бизнесмена Александра Ивановича, неунывающего человека…

Я рассматриваю оконную раму, на которой паук свил (или сплел, или соткал?) свою немаленькую паутину. Он никуда не спешит, в паутине — достаточно мух и букашек, чтобы не беспокоиться о пище месяца два. Хотя кто его знает, какой у него рацион и сколько он съедает за сутки? Может, это паук-спортсмен или паук-диабетик и далеко не все может употреблять в пищу?

Уже вечер, совершенно безветренно, и комары мешают своими бесконечными укусами выдавливать сентиментальную слезу. Их тут несметное количество. Здоровые, жирные, все, как на подбор, просто гренадеры какие-то, рожденные на местных грязевых озерах. Они безжалостны и беспощадны, как русский бунт. Я минимум дважды в минуту бью себя по лицу. Рассчитывая на возмездие, я нахожу его в пятнышках своей же крови на ладонях, комары погибают один за другим под карающей десницей, они жестоко уничтожаются, но их все прибывает и прибывает. Я гашу окурок и возвращаюсь в комнату. Там меня ждет еще немного воспоминаний.

Я иду в кафе, которое мы называем «дневным», потому что в нем мы проводим свои дневные рауты.

Я еще ничего, к счастью, не знаю о том, что ожидает меня дома, кроме того, что там меня ждет верная Мэри, и я уверен, что люблю ее. Она — безусловная часть моей жизни, безусловная и неизменная. И я свято верю в наше неизбежное будущее.

Я даже не знаю, зачем я живу. Я даже не знаю, что я — это одновременно так мало и так много, я просто считаю, что этот мир полностью принадлежит мне, было бы, как говорится, здоровье, остальное все купим, я — человек воюющий, я — Сизиф, поэтому я нагл и постоянно чем-то озабочен.

Здесь Че. За столиком также сидят Марина и Наташа, две знакомые барышни из Киева. Они пьют сок и, как обычно, внимательно слушают Че.

С ними — никакого секса! Не потому, что они не привлекательные или болеют сифилисом. Просто так получилось, что они стали чем-то вроде наших радиослушателей. Мы с Че как будто ведем радиоэфиры и работаем диджеями, а они как будто звонят к нам в студию и заказывают темы для разговоров.